Проза 

---

Нартшао и Дуней

1.Дуней

Как сказывают и пересказывают, рассказчик не прибавляет, слушающий не забывает, и если не ложь в его словах, то уж конечно, правда.

Жил когда-то в далеком от морских вод ауле старый пщы. И была у него дочь — красавица Дуней. Не было в округе лучшей рукодельницы. Вышивала она золотыми нитями, словно песню пела. Каждый узор из-под ее пальцев, получался плавным и ярким. Вышитые Дуней башлыки, кисеты впору было класть посреди комнаты, вместо лучины.

С тех пор, как мать Дуней ушла к дольменам и не вернулась, путеводная звезда Вагоба три раза поднималась из Земли. И когда Вагоба должна была четвертый раз зайти за кроны деревьев, старый пщы сообщил, что не позднее того, как звезда спрячется в земле, и ознаменует приход зимы, он приведет в дом новую жену — Гуащэ.

Так и случилось. Старому пщы привезли женщину из морского аула в день солнечного круговорота. Семь дней и семь ночей длилось пиршество. Одна Дуней была мрачная. Одна Дуней не летала в къафэ как птица. Она просидела все ночи у дольмена, к которому ушла ее мать и вышивала золотом веер, который не успела ей преподнести.

Невзлюбила новая Гуащэ Дуней. При старом пщы она словно медом мазала, расхваливая девушку, а стоило ему уехать на охоту, переставала притворяться и обрушивала на Дуней весь свой гнев и зависть. Девушке приходилось вместе с унаутками выполнять всю черную работу. К середине ночи она так уставала, что обессиленная, засыпала. Времени на то, что бы вышивать золотом изящные орнаменты, которые днем рождались в ее голове, не хватало. Так пролетели дни холодного месяца.

У новой Гуащэ была дочь — Дауса. Бедную Даусу не научили ни трудолюбию, ни какому бы то ни было искусству рукоделия. Решила новая Гуащэ извести Дуней. Загрузила ее работой, держала часами на морозе, отправляла одну на кузницу.

А Дуней не смела жаловаться, да и не приучили ее к этому. Скромная и сдержанная, она обладала терпением и с большим уважением относилась к своему отцу — старому пщы. Лишь дольмену матери, как она его прозвала, она могла доверить свои страхи и обиды. Ей казалось, что душа не вернувшейся матери живет в этом испуне.

Однажды, во двор пщы заехали всадники. По истечении трех дней, после оказания всех почестей гостям, старый пщы спросил всадников, какими делами они заняты и чем он мог бы быть им полезен.  Среди них оказался посол калмыцкого хана с требованием уплатить большой штраф за то, будто ржание жеребцов пщы помешало ожеребиться кобылицам хана.

Старый пщы не мешкая,  собрал всех стариков  аула — Седобородых, потому как знал, что старших не окликают, а догоняют.

— Долгих лет вам, отцы! — обратился он к ним. — Без вашего совета, боюсь упасть в яму незнания.

Пщы рассказал им о безумном требовании калмыцкого посланника. Но никто не знал, как быть, чем ответить хитрому хану. Опечалился пщы. И впервые после того, как не вернулась его первая жена, пошел к дольменам.

А там сидела его милая Дуней и вышивала золотом кисет при свете луны.

Обрадовался пщы и присел рядом с ней.

— Сюда приходила твоя мать, когда ее тревожило что-то. — Он погладил холодную, покрытую пушистым снегом верхнюю плиту дольмена. Но избегал смотреть на небольшое круглое отверстие. Хотя первые месяцы после ухода жены, когда его никто не видел, он кричал в этот «проход» и задавал вопросы, на которые так и не получил ответа.

— Мне нравится здесь бывать. Словно анэ смотрит на меня. А иногда мне кажется, что ее дыхание путается у меня в косах.

— Ты очень похожа на нее, дочь…. Она была достойная женщина. — Выдавил из себя пщы. Даже при дочери он не смел показать свою слабость печали.

Дуней заметила, что отца омрачают не только воспоминания.

— Что случилось, отец мой? — Спросила она.

Как бы не хотелось ему быть сильным и иметь ответы на все вопросы, он, избегая смотреть в глаза дочери, рассказал, что его тревожило.  Что даже мудрые Седобородые не смогли ему помочь.

Дуней улыбнулась и погладила отца по плечу.

— Ничего страшного, отец мой. Нет на свете такой хитрости, которую нельзя было бы перехитрить.

— Чем же ты можешь мне помочь? — искренне удивился отец.

— Собери самых сильных всадников аула и поезжай к калмыцкому хану. Как только въедете в его аул, начните убивать собак. Когда хан спросит тебя, почему вы это делаете, ты ему ответь, что когда волки напали на наших овец, ты позвал собак хана на помощь, чтобы они разогнали волков, а они не прибежали. Хан не успокоится и спросит тебя как могли его собаки услышать твой голос, если между нашими аулами такое расстояние. Тогда и ты ответь, что раз его кобылицы услышали ржание твоих жеребцов, то и его собаки не могли не услышать твой призыв.

Старый пщы вскочил на ноги.

— Клянусь смекалкой нартов, ты самая умная умная дочь на свете! Живи, дочь моя!

Он направился к аулу, ступая по глубокому снегу,  что бы сообщить Седобородым хорошую новость и приказать собрать лучших из лучших всадников.

Рано утром, пока солнце не встало из моря, отряд готов был отправиться в путь. Все женщины аула вышли их провожать с напутствиями, пожеланиями. Новая Гуащэ кинулась при всех к седлу старого пщы и протянула ему кисет, который Дуней вышивала несколько месяцев.

— Вот тебе подарок, мой пщы. Пусть он освещает твой путь темными ночами. Я начала вышивать его в тот день, когда узнала, что ты прислал ко мне сватов. Вот только вчера и закончила.

Отец узнал кисет, который он видел накануне у дочери. Ум глазам тропу пролагает, а глаза следуют за ним. Но он не показал вида. Решил разобраться с догадками по возвращению. Поискав взглядом Дуней и не найдя ее в толпе, он огорчился.

— Моя дочь должна встречать меня, когда я вернусь от калмыцкого хана, — недовольно бросил он Гуащэ, — а ты проследи, что бы с ней ничего не случилось.

— Хорошо, мой пщы, — с фальшивой покорностью ответила женщина.

— Вернемся когда Вагоба выйдет из земли. Живи!

Не успел пщы отъехать на три дня пути, как новая Гуащэ слегла и призвала к себе усарежа, которого привезла с собой из родного аула. Ходили слухи, что он был Тумой от нагучицы. Его все боялись и не смели перечить.

Спустя семь дней, он объявил всему аулу, что вылечить новую Гуащэ может только молодая Дуней, если вышьет серебряными нитями из бороды самого Мазаэ покрывало. Только серебряный свет такого покрывала сможет вернуть Гуащэ здоровье.

Женщины аула взвыли и заплакали. Они понимали, что если примут слова усарежа на веру, то обрекут красавицу Дуней на верную смерть. Но и перечить новой Гуащэ, они  боялись. Седобородые и уорки, оставшиеся в ауле три дня совещались на хасэ и решили, что Дуней надо попробовать сходить к самому Мазаэ.

Дуней наскоро собралась, взяла гомыля в дорожную сумку, накинула отцовский цей на плечи и отправилась в путь. Злой усареж направил ее в сторону Ошхамахо, сказав, что Мазаэ живет там.

Пройдя всего лишь день пути, Дуней повстречала чернобородого чабана с отарой крупных овец. Она никогда в жизни не видела таких, хотя отары ее отца славились аж до морских аулов.

— Да будет долгой твоя жизнь, тхамадэ, — поприветствовала она старика.

Он кивнул головой, оторвал от губ трубку и пригласил к своему костру.

— И твоя тоже, моя девочка, присаживайся. Грейся у огня. И ничего не бойся.

Дуней совсем скоро согрелась. Она открыла свою сумку и предложила чабану отведать вместе с ней гомыля. Он добродушно хмыкнул в черную бороду и не отказался. После того, как они поели, Дуней спросила, не может ли она чем помочь ему. На что он пожаловался, что его башлык порвался.

Не долго думая, Дуней зашила его башлык и, даже, вышила золотой нитью на самом уголке золотую овцу. Чабан долго смотрел на нее, потом на ее работу, качал головой, прицокивал, а потом прямо спросил:

— Кто выгнал тебя из дома в такой мороз, дочь моя?

— Новая Гуащэ отца моего, да продлятся его дни в пути, приболела и усареж сказал, что только свет от покрывала, вышитого серебряными нитями из бороды самого Мазаэ, вернут ее здоровье.

— Ярэби, дочь собаки, что ли, твоя новая Гуащэ?

— А этого, отец мой, я не знаю, — усмехнулась в кулак Дуней. — Старики три дня совещались, женщины три дня выли и решили, что мне надо попробовать раздобыть эти волосы.

— Уэй, моя Дуней, даже не знаю, чем тебе помочь. Я знаю только, что сама Жыгъгуащэ попросила Мазаэ обрушить на нас такую лютую зиму. Она обиделась на супруга своего — Мазытла и ушла жить на Ошхамахо. Может, средний брат мой тебе поможет? Отправляйся с рассветом в путь и не отпускай взглядом Ошхамахо. К вечеру встретишь моего брата. Передай ему сердечный салам от меня.

— Хорошо, тхамадэ. Живи долго!

— Живи тоже, дочь моя. А теперь, отдыхай. Спрячься под моей буркой. А я пойду, обойду отару.

В вечеру следующего дня Дуней повстречала золотобородого пастуха. Все коровы в его стаде были тучными, что Дуней сильно удивилась. Хотя и стада отца ее — старого пщы, известны были за многие-многие аулы.

— Да будет долгой твоя жизнь, тхамадэ. Брат твой младший просил тебе передать сердечный салам.  — Поприветствовала она старика.

Он кивнул головой, оторвал от губ трубку и пригласил к своему костру.

— И твоя тоже, дочь моя, присаживайся. Грейся у огня. И ничего не бойся.

Дуней совсем скоро согрелась. Она открыла свою сумку и предложила пастуху отведать вместе с ней гомыля. Он добродушно хмыкнул в золотую бороду и не отказался. После того, как они поели, Дуней спросила, не может ли она чем помочь ему. На что он пожаловался, что его кисет порвался.

Не долго думая, Дуней зашила его кисет и, даже, вышила золотой нитью на самом уголке коровьи рога. Чабан долго смотрел на нее, потом на ее работу, качал головой, прицокивал, а потом прямо спросил:

— Кто выгнал тебя из дома в такой мороз, дочь моя?

— Новая Гуащэ отца моего, да продлятся его дни в пути, приболела и усареж сказал, что только свет от покрывала, вышитого серебряными нитями из бороды самого Мазаэ, вернут ее здоровье.

— Анэсынэ, дочь собаки, что ли, твоя новая Гуащэ?

— А этого, отец мой, я не знаю, — усмехнулась в кулак Дуней. — Старики три дня совещались, женщины три дня выли и решили, что мне надо попробовать раздобыть эти волосы.

— Уэй, моя Дуней, даже не знаю, чем тебе помочь. Я знаю только, что сама Жыгъгуащэ попросила Мазаэ обрушить на нас такую лютую зиму. Она Обиделась на супруга своего — Мазытла и ушла жить на Ошхамахо. Она, как и все женщины, очень обидчивая, но такая же и отходчивая. Пока Мазытл сам не придет за ней в края Ошхамахо, Вагоба из-под земли не покажется.

Дуней вскочила. Она испугалась.

— Как так? Мой любимый пщы, отец мой, уехал к калмыцкому хану и обещал вернуться в пору, когда Вагоба выйдет из-под земли!

— Даже не знаю, дочь моя, что тебе посоветовать. Может, мой старший брат тебе поможет? Отправляйся с рассветом в путь и ни в коем случае не отпускай взглядом Ошхамахо. К вечеру встретишь моего брата. Передай ему сердечный салам от меня.

— Хорошо, отец мой. Живи долго!

— Живи тоже, дочь моя. А теперь, отдыхай. Спрячься под моей буркой. А я пойду, обойду стадо.

В вечеру следующего дня Дуней повстречала седобородого табунщика. Все жеребцы и кобылицы  в его табуне были высокими, с тонкими длинными ногами и изящными шеями. Дуней подивилась. Таких табунов у ее отца точно не было.

— Да будет долгой твоя жизнь, тхамадэ. Брат твой средний просил передать тебе сердечный салам.  — Поприветствовала она старика.

Он кивнул головой, оторвал от губ трубку и пригласил к своему костру.

— И твоя тоже, моя девочка, присаживайся. Грейся у огня. И ничего не бойся.

Дуней совсем скоро согрелась. Она открыла свою сумку и предложила табунщику отведать вместе с ней гомыля. Он добродушно хмыкнул в седую бороду и не отказался. После того, как они поели, Дуней спросила, не может ли она чем помочь ему. На что он пожаловался, что чехол на его колчане порвался.

Не долго думая, Дуней зашила чехол для колчана и, даже, вышила золотой нитью в самом  низу изгиб лошадиной шеи. Табунщик долго смотрел на нее, потом на ее работу, качал головой, прицокивал, а потом прямо спросил:

— Кто выгнал тебя из дома в такой мороз, дочь моя?

— Новая Гуащэ отца моего, да продлятся его дни в пути, приболела и усареж сказал, что только свет от покрывала, вышитого серебряными нитями из бороды самого Мазаэ, вернут ее здоровье.

— Уэй, дочь собаки, что ли, твоя новая Гуащэ?

— А этого, отец мой, я не знаю, — усмехнулась в кулак Дуней. — Старики три дня совещались, женщины три дня выли и решили, что мне надо попробовать раздобыть эти волосы.

— Эх, моя Дуней, я знаю, чем тебе помочь. Да боюсь, что путь предстоит тяжелый и не осилишь ты его пешей. Братья рассказали тебе, что сама Жыгъгуащэ попросила Мазаэ обрушить на нас такую лютую зиму? Она обиделась на супруга своего — Мазытла и ушла жить на Ошхамахо. Она, как и все женщины, очень обидчивая, но такая же и отходчивая. Пока Мазытл сам не придет за ней к края Ошхамахо, Вагоба из-под земли не покажется.

Дуней вскочила. Она испугалась.

— Как так? Мой любимый пщы, отец мой, уехал к калмыцкому хану и обещал вернуться в пору, когда Вагоба выйдет из-под земли!

— Придется помочь тебе, дочь моя. Хоть я и против всем сердцем. Может две женщины договорятся и не придется мужчине, самому Мазытлу, идти на поклон к женщине, Жыгъгуащэ.

— Тхамадэ, обещаю не отступить и сделать все, что в моих силах.

— С рассветом, как затухнет огонь в моем костре, замри под моей буркой. Старайся не шевелиться, но смотреть в щелочку за всем, что будет происходить в табуне. Когда с неба спустится белогривый альп, старайся даже не дышать. Он, как и иныжи, не любит человеческий дух и таит большую обиду на ваш род. Всего лишь один раз, пока полная луна еще не уступила место солнцу, альп дыханием метит тех коней, которые станут достойными самих нартов. Пометь и ты взглядом того коня, которого выберет альп, а затем, когда он улетит, выскакивай из-под бурки, накидывай на избранного вот эти узду и седло и скачи, что есть сил в сторону Ошхамахо. Ты должна успеть до той минуты, пока я не вернусь с обхода. Не успеешь, тогда не обижайся.

— Живи долго, отец мой! — поблагодарила девушка старца.

— Не торопись. Не на словах же скакать что есть мочи, я тебе сказал. — Старик засмеялся, — Слушай дальше. Скачи ровно три дня и три ночи. За тобой будут гнаться черные волки, золотые вепри и седые зубры. Не оглядывайся. Не слушай песню ветра. Просто скачи навстречу Ошхамахо. Эта гора всегда идет к тому, кто мчится к ней.

— Как мне отблагодарить тебя, тхамадэ? — Воскликнула Дуней.

— Пускай все вернется на свои места и Вагоба вовремя выйдет из-под земли. Так и передай от меня Жыгъгуащэ. Большего мне не надо, дочь моя.

Дуней не спала всю ночь, ожидая рассвет при царящей полной луне.

Все случилось так, как говорил седобородый табунщик. Освещенный розовыми лучами рождавшегося из моря солнца, словно с самой луны, с неба спустился белоснежный альп. Дуней затаила дыхание. Альп несколько раз тревожно оглядывался, пару раз останавливал взгляд на белой бурке табунщика. А потом, пролетев над табуном три круга, завис над самым чахлым конем и обдал его своим дыханием. Дуней подивилась выбору альпа.

Она выждала некоторое время под буркой, пока альп не улетел в сторону Ошхамахо. Убедившись, что табунщик еще не вернулся, Дуней выскочила и схватила лежавшие у костра седло и удила. Как ни странно, чахлый конь не убежал от нее. Наоборот, повернув морду в ее сторону, ждал, когда она подойдет.

Дуней поскакала, что есть мочи, подальше от табуна, по которому пробежало волнение из-за того, что чахлый конь покинул границы. Сердце ее билось в предчувствии беды. Так и случилось. Когда солнце клонилось к обеду, она услышала за спиной топот. Оглянуться Дуней не решилась, помня наказ седобородого старика. Но преследователи оказались быстрыми. По обе руки от нее бежали огромные черные волки. Она никогда не видела, что бы они достигали таких размеров. Их пасти были разинуты и обнажали острые клыки. Их горячее дыхание растворялось в ледяном воздухе. Пару раз ей казалось что вот-вот и они накинутся на ее бедного коня. Но неведомая сила удерживала их на расстоянии. Дуней подначивала коня, просила скакать еще быстрей, напевала ему песню всадника. Чахлый, которого она назвала Къара, словно слышал ее призывы.

На горизонте показалась полоса леса. Волки сделали еще одну попытку накинуться на них, но Къара задними копытами умудрился отбросить их далеко в сторону. Дуней заметила, какой силой обладает ее конь. Она тоже делала что могла. Хлестала черных волков кнутом, кричала им, что бы пошли прочь, заклинала именем тех, кто живет в дольменах.

У самого леса волки отступили. Невидимая преграда остановила их. Тех, кто все же пытался пробиться сквозь рубеж поразили стрелы, пущенные леса. Дуней увидела среди деревьев самого Мазытла. Его правая рука покоилась на рукоятке топора, торчавшего из его груди, а в левой был огромный лук, тетива которого все еще дрожала, издавая хрустальный звон. От этого звона снег посыпался с деревьев и укутал Дуней и коня пушистым покрывалом вместо отцовской бурки, которую один особенно резвый волк зацепил в прыжке и сорвал с ее плеч.

Къара не останавливал бег.

— Вперед, вперед, к Ошхамахо!

Конь фыркнул, словно давая понять, что услышал ее. Седые столетние деревья расступались перед ними, открывая новые тропы, извивающиеся непонятным  рисунком по всему лесу. Солнце клонилось к закату, когда Дуней вновь услышала за спиной топот. Теперь ее преследовали золотые вепри невиданных размеров, со слепыми от ярости глазами, бежавшими по их следам. Столетние дубы, расступавшиеся перед Дуней, смыкались на пути золотых вепрей. Но их невозможно было остановить. Они кромсали стволы старых деревьев, обрушивались ураганом на молодые стволы, покрытые льдом и снегом и затаптывали ветви, жалобно хрустевшие под их копытами.

Громкое хрюканье и пыхтение злобных зверей было уже совсем близко. Они не боялись ударов ее кнута, и возвращались после того, как Къара отбрасывал их высоко, через кроны. Дуней казалось, что конца и края нет лесу Мазытла. Один вепрь, приблизившись к ним, толкнул коня в бок. Но Къара удержался на ногах, в отличие от Дуней. Сила удара пошатнула ее и выбила из седла. Но она крепко держала узду, обвязанную несколько раз вокруг запястий. Къарэ тащил ее по снегу, ни на минуту не останавливая бег. Дуней взмолилась.

— Не оставь меня без помощи, мать моя!

Вепри обогнали их и выстроились впереди грозной стеной. Дуней увидела их краем глаза и поняла, что Къара должен будет перескочить это золотое препятствие, либо им обоим конец.

Так и случилось. Чахлый конь, которого коснулось дыхание самого альпа, взмыл высоко-высоко, выше деревьев. Время словно застыло. Дуней же, висевшая на узде, неведомыми силами была подброшена вверх. Когда Къара перепрыгнул вепрей и большую часть леса, Дуней уже крепко сидела в седле. Она наклонилась и прокричала коню:

— Живи, мой Къара, долго!!

Ночь близилась к рассвету, когда они выехали за границы владений Мазытла. Каменистые холмы в белоснежных шапках, украшенные по склонам деревьями, мрачно встретили их. Горный колючий ветер, вырывавшийся из расщелин, методично бил воздушными кулаками то коня, то девушку. Дуней, наученная вепрями, держалась в седле еще крепче.

На склоне одного холма показались несколько седых зубров. Даже издали Дуней узнала их по могучей, высокой груди. Самый большой бык склонил голову до самой земли, взлохматил в легком беге землю, вспорол рогами кору дерева, вставшего у него на пути и остановился. Глаза его покраснели, с рогов свисали длинные плети коры.

— Мой Къара, справимся ли мы с этими зверями? — Дуней переживала. Прижавшись к шее коня, она отдалась на волю судьбы.

Топот других зубров раздался позади. Колючий ветер принес с собой снег и женский хохот.

— Это сама Бгыаранэ — Гуащэ недоступных вершин!!! Мы пропали!!! — воскликнула Дуней.

Къара второй раз за весь путь фыркнул. На этот раз он не соглашался с всадницей. Он легко перепрыгнул красноглазого седого зубра и оставив его позади, поскакал дальше. Дорога становилась все уже и уже, каменистые холмы скалами вырастали по обе руки и нависали над ними. Где-то высоко вновь послышался грохот.

— Лавина!

С самого Ошхамахо сорвался белый снежный ком и с огромной скоростью двинулся им навстречу. Дуней увидела высокую красивую женщину  ростом с самого иныжа, стоявшую верхом на лавине. На ней было невиданной красоты фащэ цвета чистого льда, а в руках блестели молнии самого Шибле. Она громко смеялась, не сводя глаз с всадницы. Беспорядочные снежинки в бешеном танце, под звон хрустальных бубенцов самой Бгъыаранэ, убыстряли темп и складывались в снежный невод за ее спиной. Дикие звуки горного вихря были похожи на волчий вой. Дуней поняла, что их с Къарой ждет погибель.

— Именем мой матери, ушедшей к самим дольменам, заклинаю тебя — уступи мне дорогу! — Что есть силы закричала девушка, отмахиваясь от резких порывов ветра. Они почти приблизились к лавине. Скалы вокруг застонали, деревья пригнулись к корням.

Бгъыаранэ остановилась. Улыбка сползла с ее уст. Огромный снежный ком под ее ногами словно жил своей жизнью — он кипел, двигался и пульсировал, изрыгая из себя струи снежинок в сторону всадницы.

— Я еду к Мазаэ, хочу помирить Жыгъгуащэ и Мэзытла, что бы Вагоба снова осветила путникам дорогу и вернула людям надежду.

— Это очень интересно, девочка, — голос Бгъыаранэ эхом разлился по горам, потревожив снежные склоны.

— Не мешай, прошу тебя! Если Жыгъгуащэ смилостивится и научит меня вышивать серебром волос самого Мазаэ, я вышью покрывало с твоим именем и подарю людям, что бы они знали и помнили о твоей силе, — прибегла к хитрости Дуней.

— Ты очень умная девочка, раз смеешь мне такое предлагать. Но я запомню твою клятву, а ведь это клятва? — Богиня недоступных вершин села на пульсирующую лавину.

— Конечно! Именем матери своей, клянусь!

— Но меня больше удивляет твоя решимость. А еще, я очень хочу, что бы эта лесная плутовка ушла из моих краев и освободила лагъунэ.

Бгъыаранэ словно разговаривала сама с собой.

— Хорошо, пусть так и будет. Со времен нартов я не имела возможности понаблюдать за человеческой смелостью. Закрой глаза, девочка, и позволь северному ветру отнести вас с конем во владения Мазаэ!

2.Нартшао

Много лет прошло с тех пор, как по Скифскому морю плавали путешественники в поисках Золотого руна. Много раз Вагоба озаряла мореплавателям путь. Не все люди помнят о великих подвигах. Но изумрудные воды Скифского моря хранят память о великих народах и богоподобных нартах. Чернеющее в шторм море каждый раз пытается выплюнуть из глубин своих меч всевластия, принадлежавший когда-то мудрому волшебнику Али. Но не родился еще человек, способный достать из морских пучин смертоносное оружие.

У берегов этого моря стоял небольшой аул. Случилось так, что жуткое чудовище, владыка рек и озер, Благъуэ, сел посреди Скифского моря и потребовал у жителей аула дань. Они должны были раз в двадцать дней отпускать в море пустую галеру с самой красивой девушкой на борту. Больше десяти витязей аула с тот же день поплыли на бой со свирепым Благъуэ. И ни один не вернулся. Вой кровожадного дракона оповестил жителей об их гибели. Черные воды Скифского моря покраснели.

Сыновья пщы, попросив благословения у отца, спрятались в пустой галере, на которой должна была отправиться на съедение первая девушка. Она была предназначена звездами в жены старшему брату.

Младший брат, Нартшао, так и не рассказал, что именно случилось в море и почему галеру прибило к берегу спустя два дня, без девушки на борту и  со смертельно раненным старшим братом. В тот же день, воды покрасневшего Черного моря покрылись льдом. Осталась одна только не заледеневшая полоса, чтобы галера с красавицей могла проплыть прямиком к Благъуэ.

Пщы не смог простить молчания младшему сыну и выгнал его из аула. Велев не возвращаться без угольков от огня, который когда-то вернул людям сам Сосруко. Согласно легенде, только эти угольки могли бы растопить толщу льда от дыхания Благъуо. Но не знали люди, что угольки эти нужны были и самому дракону, для того что бы высушить море и достать со дна меч всевластия.

Не успел Нартшао выехать за грушевые сады аула, как увидел горящий стог сена. Озорные мальчишки с улюлюканьем бегали вокруг него и закидывали камнями. Юноша подошел поближе и увидел на стогу шипящую от боли извивающуюся змею.

— Оказавшемуся в беде не дают сгореть, — сказал Нартшао и протянул к стогу свой меч. Змея мгновенно проползла по хворостине и обвила его шею. Юноша попытался снять ее, но безуспешно. Мальчишки, увидевшие что случилось с Нартшао, испугались и побежали через сады, в аул, чтобы рассказать пщы о горе, приключившимся с его сыном.

Змея же прошипела Нартшао в ухо:

— Не бойся, потомок великих нартов, я не причиню тебе вреда. Я помогу тебе, а ты — мне. Слышала я о том, какую сложную задачу задал тебе отец твой. Чем ближе ты будешь к исполнению помощи мне, тем ближе ты станешь к месту, до которого тебе надо идти.

— Откуда же мне знать, куда идти! — вздохнул Нартшао.

— Тебе надо попасть на Ошхамахо. Там, под священным деревом хранятся угольки от огня Сосруко, собранные моим народом.

— А кто ты?

— Я — непослушная дочь отца своего, пщы всех испов!

— Не может быть. Ты смеешься надо мной, удыж. Испы ушли вместе с нартами и иныжами в верхний семислойный мир, когда люди жестоко оскорбили великих нартов.

— Не все, мой Нартшао, не все. Я ослушалась отца своего и вышла замуж за человека. Меня предупреждали, что в день, когда неблагодарный муж мой обзовет меня «маленькой нечестивицей», я и мои сестры превратимся в змей, — в шипении змеи послышалась грусть.

Юноше стало жаль ее, хотя он и не до конца верил ее истории.

— Что я могу сделать для тебя? Люди говорят, что нельзя останавливать помощь на полпути.

— Я должна попасть в родные земли. Для этого тебе придется три дня пройти полем, затем четыре дня — лесом. Так ты подойдешь к владениям пши-шайтанов. У них надо будет выиграть на скачках плетку-шестихвостку. Только тогда ты приблизишься к цели своей.

— Так тому и быть, змея!

Долго ли коротко ли, но через семь дней Нартшао оказался у высокой скалы, на которой не росло ни одно дерево, и вместо травы склоны были покрыты серым мхом. Внезапно началась буря, пошел снег. То там, то тут вспыхивали огоньки. Скала словно ожила и задышала. С ее крутых склонов посыпались огромные валуны. Нартшао еле успевал отпрыгивать.

— Будь внимательным, мой Нартшао, — прошипела змея, — скоро откроется проход. Ты должен проскочить в него. Иначе — придется ждать три года.

Случилось так, как сказала змея. Огоньки через какое-то время сложились в огненный круг. Скала разверзлась и оголила проход во тьму. Нартшао нырнул в него и угодил прямиком в сети шайтанов. Шайтаны были детьми иныжей и нагучиц. Ростом они были поменьше отцов своих, но выше человека. А хитростью и способностью к колдовству не уступали матерям своим. Со времен, когда нарты и иныжы покинули срединный мир, шайтаны не показывались среди людей.

Они отвели юношу к пщы-шайтану. Тот оказался совсем седобородым старцем. Восседая на прекрасном черном жеребце, он спросил, зачем человек пожаловал в его владения. Нартшао не стал ему рассказывать свою историю. Он сразу приступил к делу и поинтересовался, что ему надо сделать для того, что бы получить плетку-шестихвостку. Пщы-шайтан захохотал.

— А ты очень смелый, человек!

— Я просто знаю, чего хочу, тхамадэ!

— А что ты прячешь под башлыком, у себя на шее? — от зоркого взгляда пщы-шайтана ничего не могло укрыться. — Змею? А, я знаю ее, это дочь испов.

— Это моя змея!

— Я отдам тебе свою плетку-шестихвостку, если ты выиграешь у меня в скачках. Но если проиграешь, я заберу змею с твоей шеи, и тебе придется расстаться со своей головой, человек. Согласен?

— А что мне остается, — крикнул Нартшао. — только я пеший. Мне нужен конь.

— Есть у меня один паршивый жеребец, из не самого удачного помета любимицы моей, сестры альпов. Ни один шайтан не согласится сеть на него верхом. Но для тебя, человек, он будет в самый раз.

— Выхода нет. Веди его сюда.

Нартшао, как и любой юноша, был славным наездником и умел находить общий язык с лошадьми. Давным-давно, когда отец был к нему милостив, он научил его словам, которые можно нашептать в ухо любому коню, что бы укротить и подчинить его себе.

Все произошло так быстро, словно время в ауле пщы-шайтанов летело по кругу. Нартшао не заметил, как оказался верхом на белом жеребце. Змея, держась хвостом за его шею, положила свою голову на правое ухо коня. Сам пщы-шайтан скакал впереди Нартшао, оставив за собой клубы пыли. Юноша задыхался, кашлял, но все равно подначивал коня.

— Нартшао, послушай меня внимательно. То, что пщы-шайтан окутал нас пылью, нам на руку. Сейчас твой конь рванет вперед и догонит его. Тебе нужно будет выхватить из его рук плетку-шестихвостку, пришпорить коня и приготовиться к полету. Как сын альпов, он умеет летать. Он вынесет нас наверх до того, как пщы-щайтан поймет, что искать нас надо не впереди, а наверху. На любую хитрость найдется другая хитрость. Он забыл об этой мудрости.

Летящее в подземном мире время ускользало от Нартшао, но он сделал все так, как посоветовала ему змея, и через какое-то время оказался посреди золотистых лугов, на которых паслись стада тучных овец. Вокруг высились красивые деревья и воздух, казалось, звенел своей чистотой.

— Это земли отца моего, — шепнула Змея.

Не успела она это вымолвить, как послышался топот и звон шпор. Тучные овцы тревожно заблеяли и сбились в белую кудрявую кучу.  Откуда ни возьмись показался невиданных размеров огненный петух и пять огромных зайцев. На них восседали маленькие человечки — испы. Они были вдвое меньше человеческого роста. Нартшао в детстве слышал сказки от женщин про это воинственное племя.

Тот, который сидел верхом на петухе, недовольно спросил, зачем человек пожаловал в их последний приют. Нартшао решил, что слова здесь излишни. Он сбросил с плеч башлык, открывая его взору змею, и протянул всаднику плетку-шестихвостку. Раздался гром, сверкнула молния, и все окуталось густым туманом и невидимые руки сорвали с его шеи змею. Когда туман рассеялся, Нартшао увидел, что всадник, сидевший верхом на петухе, стоит в окружении семи красивых девушек. Их одеяния-фащэ сливались в семь цветов радуги.

Всадники на зайцах вывели Нартшао на поляну, где были дома испов — огромные, обтесанные и прислоненные друг к другу камни. Здесь они показали юноше свое гостеприимство — накрыли стол, ломящийся от яств, наполнили кубки ореховым соком.

Отец девушек, пщы-исп снова появился из ниоткуда. Он присел рядом с юношей.

— Дочь рассказала мне о том, что ты сделал для нее. Прими мою благодарность и готовность помочь. Покинуть последний приют мы не можем. Нам придется отправиться в последний путь и присоединиться к тем, кто ушел давным-давно.

Нартшао не знал, что проявить в этом случае — радость или сочувствие, потому что место, о котором говорил пщы-исп, было для него неведомо. Он просто кивнул головой в знак согласия.

— Я дам тебе свирель и выведу на тропу, которая приведет тебя к владениям Мазаэ. Лишь когда сам Мазаэ откроется твоему взгляду, ты сможешь подудеть в эту свирель и увидеть старую сосну, под которой мы когда-то закопали угольки огня самого Сосруко. Они лежат в золотом котелке, и дотронуться до него сможет лишь человек с отважным сердцем, лишенный трусости.

3.Нартшао и Дуней

Семь дней и семь ночей скакал Нартшао по тропе к владениям Мазаэ. Преодолел скалистые препятствия, пролетел над двуглазыми озерами, замерзшими этой странной зимой. А когда вышел из чащ Мазытла, сквозь которые пришлось пробираться, рассыпая кинжалом ледяные лианы, увидел огромную снежную гору. У ее подножия, на хрустальном озере, катались и резвились дети тех, кто живет в горах. Их искренний смех разносился по округе и, самое удивительное, не тревожил снежных скатов горы. А ведь даже Нартшао знал, что в горах нельзя кричать и шуметь, потому как можно разбудить саму Бгъыаранэ — богиню недоступных вершин.  А она славилась своим вспыльчивым характером. И уж кто-кто, а дети гор должны были знать об этом.

Приблизившись к ним поближе, Нартшао спешился. Ему было приятно наблюдать за детскими играми, непривычными для него, выросшему на побережье Скифского моря.

В какой-то момент, переведя взгляд на белоснежную гору, он еле сдержал крик удивления, перемешанного со страхом. Гора на самом деле оказалась не горой, а головой самого Мазаэ! Огромной, величественной, с пушистой снежной бородой, спускавшей свой кончик к самому льду, на котором резвились дети. Раз в минуту Мазаэ осторожно дул на хрустальное полотно под их ногами, словно оберегал от опасности провалиться.

Нартшао обрадовался и стал смотреть по сторонам, доставая при этом заветную свирель пщы-испа. Но не успел он зацепить взглядом золотой блеск по правому белобородью Мазаэ, как послышался детский крик. Один ребенок, неудачно подпрыгнув на льдище, провалился в морозную воду и начал тонуть. Дети гор в страхе разбежались. Но кинулись они не наутек, а за длинными палками, как понял Нартшао. Хватило доли секунды, что бы он принял единственно верное решение. Он кинулся не к золотому блеску, цели своего вынужденного похода, а к проруби, в которую провалился ребенок. От тяжести его веса, прорубь увеличилась и ледяные воды обняли его своими волнами. Но Нартшао успел схватить тонувшее дитя. Закинув его на край проруби, он начал отталкивать его от себя… И тут он увидел девушку. Она   оттащила ребенка как можно дальше и вернулась за ним, протягивая длинную рогатину.

Греясь у костра, который развела незнакомая девушка с помощью детворы, Нартшао удивлялся не своей храбрости — хотя он не умел плавать — а ее. Кто она, и что делает без сопровождения мужчин в таких далях? На женщину гор она не походила ни внешне, ни одеждой. А конь у нее был такой масти, что встречается в горах.

Нартшао долго молчал. Лишь тогда, когда детвора убежала домой, в аулы, он рискнул заговорить.

— Живи долго, моя спасительница! Если бы не ты…

— Не надо, — засмущалась она. — Это ты заслуживаешь всяческих благодарностей. Ты спас мальчика, рискуя жизнью…

Он обратил внимание, что она чутко умалчивает о его неспособности плавать.

— Меня зовут Нартшао. А тебя? И что ты делаешь в этих краях?

— Зовут меня Дуней.

Девушка рассказала ему о своих приключениях. Он вновь подивился ее смелости и бесстрашию. Где-то даже легонько позавидовал не девичьей удали. И, считая, что он тоже обязан рассказать ей свою историю, поделился своими приключениями.

Дуней удивлялась, охала и пару раз прихлопнула в ладоши.

— Какой ты смелый, Нартшао! А что же теперь делать? Откроется ли вновь на песню свирели тайник с золотым котелком?

— Надо попробовать. Поутру и рискнем. Вдруг, Мазаэ смилостивится надо мной.

— А зачем тянуть до утра. В темноте ночи настоящий блеск увидеть проще, — сказала Дуней. — Тем более, ты доказал своим поступком, что избавился от трусости, прости меня, и приобрел в пути настоящую храбрость.

Нартшао потер ладони над костром. Действительно, зачем оттягивать. Минуты не приносят успокоения, а мечты не всегда приводят к правильному выбору. Вдруг поутру он испугается неудачи и не рискнет подудеть в свирель?

— Стань позади меня, Дуней. Я не знаю чего нам ждать от песни, которую издаст подарок пщы-испа.

Выпрямившись, немного подбоченясь и подбадривая себя, он поднес к губам свирель. Волшебные трели самовольно вырвались из дырочек и тонкими струйками расползлись в ночном морозном воздухе, сливаясь в замысловатый рисунок. Дуней, дивясь происходящему, постаралась запомнить узор, что бы потом воссоздать его на покрывале для Гуащэ.

Послышался глухой вой. Недовольный, хриплый. Нартшао продолжать дудеть в свирель. Хотя прежний Нартшао, каким он был еще пару месяцев назад, наверняка остановился бы, испытав ужас.  Дуней положила руку ему на плечо, словно укрепляя в смелости.

Из-за деревьев показался бурый медведь. Он был большой, лохматый, с седыми ушами и боками. И шел в их сторону на задних лапах.

Лошади Нартшао и Дуней забеспокоились. Они начали топтать подтаявший вокруг костра снег, недовольно фыркать и привлекать к себе внимание хозяев. Но ни юноша, ни девушка не слышали их. Они как завороженные смотрели на Мазаэ, а это был точно он, и не знали, что предпринять.

А тоненькие, серебристые волны свирели все еще порхали над их головами и костром в замысловатом живом рисунке.

Медведь не дошел до огня. Встал на четыре лапы и снова зарычал. Из леса выскочила тонкая косуля с посеребренной шерстью. В легком прыжке она допрыгнула до рисунка над костром и словно растворилась в нем. Дуней поняла, что это все для нее. Что под видом косули к ним вышла сама Жыгъгуащэ. Девушка подошла поближе и подняла руки. Плавно повторяя движениями  рук волшебство линий, она запоминала то, что богиня безвозмездно дарила ей. Косуля выскочила из самого центра узора и убежала в лес, а на плечо Дуней упал кончик серебристой нити. Она скоро скатала его в клубок.

— Да продлятся дни почитания тебя, Жыгъгуаща!

Нартшао давно опусти свирель. Он смотрел прямо в глаза медведю. Зверь изучал его сначала издалека. Затем подошел к нему, сторонясь горячих языков костра, обошел три раза вокруг, принюхиваясь. Юноша услышал голос Мазаэ:

— Ты изменился, Нартшао. Передо мной не тот человек, который пустился в поход из множества страхов. И собственные глаза могут иногда обмануть, как ты уже понял. Не забывай об этом никогда. У страха всегда глаза велики.

Юноша опустил голову, внимательно слушая наказ.

— Поутру, когда костер уснет и уйдет в недра земли, разгреби золу…

— Упсэу, Мазаэ, — молвил Нартшао.

Медведь фыркнул напоследок и растворился в ночном воздухе. Словно удивленный вздох Бгъыаранэ разнеслось по горам громкое эхо.

Нартшао и Дуней смотрели друг на друга, не веря, что поход каждого завершился, и они достигли цели.

Утром Дуней помогла ему выкопать золотой котелок с угольками от огня Сосруко. Пожелав счастливой дороги и удачи в бою с Блягъо, она подошла к своему коню. Къара бил копытом, в ожидании хозяйки. Ему не терпелось отправиться назад. Лишь когда они ускакали от Нартшао на немалое расстояние, ей в спину ударило обещание:

— Дуней, я вернусь за тобой. Жди меня!

Конь, добытый у пщы-шайтана, летел как птица. Не успели они въехать во владения Мазытла, как зима, царившая там, начала отступать. Деревья оживали на глазах, снеговые покрывала таяли и струйками вонзались в мерзлую землю.

-Жыгъгуащэ вернулась домой! — прошептал Нартшао.

Не знал Нартшао и не догадывалась Дуней, что своими храбростью и мужеством они доказали богам, что в людях есть еще добро и великодушие, благородство и честность. И спор Жыгъгуащэ с Мазытлом касался рода человеческого.

Долго ли коротко ли, но каждый из них вернулся домой. Нартшао под удивленные, но счастливые возгласы молодежи остановился у дома отца своего. Старик, опечаленный потерей и второго сына, сидел под грушевым деревом. За время отсутствия Нартшао, он многое понял и сожалел о своем вспыльчивом решении.

— Отец!

Нартшао спешился и кинулся к отцу.

-Я нашел! Нашел угольки огня Сосруко!

Слеза скатилась по щеке старика.

— Иди, иди к морю. Не теряй ни минуты. А я так долго ждал тебя, что подожду еще несколько часов.

Не успел Нартшао кинуть на лед угольки, как он стал таять. Раздался вой Благъо и показались клубы дыма. Воды Скифского моря ожили и затанцевали в танце бури. Они кидали из стороны в сторону проклятого дракона, пока не утащили вниз, в самые глубины.

— Где много дыма, как правило, мало огня, — молвил Нартшао и побежал в аул, к отцу.

 

Чем ближе Дуней была к своему аулу, тем ярче по ночам светила Вагоба, вновь показавшаяся на небесном своде. А к тому времени как она вернулась, ее отец, старый пщы уже оплакивал ее гибель. Хитрая Гуащэ рассказала ему о своей болезни и о том, что только Дуней могла бы спасти ее. Старый пщы решил выждать семь дней, а пока не показывал жене своего недовольства. Он сразу понял, в чем дело, не смотря на молчание своих уорков.

На исходе седьмого дня он приказал приготовить молодую кобылицу. Злая Гуащэ не догадывалась, какая участь ей грозит. И только возвращение Дуней на рассвете восьмого дня спасло ее от ужасного наказания.

Клубок серебристых волос из бороды самого Мазаэ послужил доказательством того, что она действительно побывала на Ошхамахо.

Злую Гуащэ пощадили, но не позволили остаться в ауле. Их с дочкой отпустили восвояси, наказав, чтобы они никогда не появлялись на равнинных землях.

Дуней вышила покрывало серебристыми волосами из бороды Мазаэ тем самым рисунком, который ей подарила Жыгъгуащэ и стала ждать.

А на исходе лета к ним в аул приехали сваты из морского аула.

---

Оригинал материала  - Журнал БУКВА 

О журнале

Литературный журнал «Буква» — первый в своем роде проект для молодых поэтов, прозаиков, драматургов и критиков региона, который предлагает площадку для публикации и обсуждения текстов, дает возможность заявить о себе в современном творческом пространстве.